SB

https://jlm-taurus.livejournal.com/262925.html

Понять работу совзагранбанков в тот период можно только через призму валютной монополии. Вкратце это сводилось к следующему: валютная монополия означала
монополию государства на все сделки с валютой, что в значительной мере сходно с системой валютного контроля в капиталистических странах до 1956–58 гг. В СССР она осуществлялась через валютный план и отдельные решения правительства, а органом государства, осуществляющим валютные операции, был с 1961 года Внешторгбанк СССР.
В период «холодной войны» основная часть международных расчетов Советского Союза в конвертируемой валюте осуществлялась через совзагранбанки. Некоторое облегчение ситуации в период «оттепели» 60-х годов совпало с созданием конвертируемости основных мировых валют. Тогда же появился и начал бурно расти международный рынок евродолларов.

...В банковской сфере я в большой степени человек случайный. Хотел я быть филологом или лингвистом. Но, реально оценив свои шансы поступить на учебу на самый блатной факультет МГУ, отложил эту затею. Совершенно случайно, чтобы не сидеть на шее у матери, поступил в Институт инженеров водного хозяйства, а через полгода в 1954 году в Московский финансовый институт на факультет международных финансовых отношений. Однако в том же году правительством было принято решение, что подобные специалисты нам не нужны, и факультет аннулировали. И действительно, мест, где выпускники могли приложить свои знания, было мало, да и те редко освобождались. Международные операции СССР (кроме соцстран) не развивались. Пенсии у людей были маленькие, поэтому специалисты старались работать до конца своих дней. Так что я в 1957 году закончил кредитный факультет.

...я полюбил бухгалтерский учет. Но общая обстановка была достаточно затхлой. В 1957 году в связи с хрущевской кампанией «отцы и дети» было принято решение в воспитательных целях всех выпускников, включая москвичей, выслать на работу из Москвы. Хотя потребность в них в Москве была! Как правило, даже без предоставления жилплощади (что подразумевало «частный сектор», т. е. самостоятельный наем койки за 200–300 рублей). С зарплатой 500–800 рублей (не забудьте разделить на 10 — было это до реформы 1961 года) прожить на оставшиеся было просто невозможно. Директором института был тогда Щербаков — из партийных функционеров, делавший карьеру в послевоенном Калининграде, человек жесткий и конъюнктурный (хотя замечу, мои знакомые из более поздних выпусков отзываются о нем лучше).

Меня определили в распоряжение конторы, а там предложили ехать в Архангельск. На стройку народного хозяйства, возводимую, как я уяснил, встретив вольнонаемных оттуда, в основном уголовниками. Причем на приписную кассу. То есть простым кассиром. Я, узнав об этом, повернулся и уехал в Москву. И началась эпопея с устройством на работу. На рабочие специальности меня не брали — работодатели уголовно наказывались, если они брали на них человека с высшим образованием. По специальности же нас просто не брали! В отделениях Госбанка был план повышения пропорции сотрудников только по распределению с высшим образованием и, принимая нас, руководитель должен был увольнять не имеющих высшего, но часто блестящих специалистов. Поэтому относились к нам соответственно!

В результате я все же устроился на завод токарем. Высшее образование пришлось скрыть. Через некоторое время, однако, длинная рука института нашла меня, и я был выведен на чистую воду. На пару часов меня даже из комсомола исключили. Но отстояли рабочие. Именно тогда я понял, что при советской власти пролетариату действительно нечего терять! Далее была работа переводчиком (я уже хорошо знал английский) в бюро технической информации почтового ящика (так назывались закрытые предприятия и организации). При поступлении я ничего не скрывал, но кадровик (кстати, из КГБ) сказал, что мои проблемы явно сфабрикованы администрацией института. Я даже получил допуск к секретным материалам, в частности, некоторым американским изданиям, выходящим там массовыми тиражами, но у нас засекреченным. Такова
была действительность.

Во Внешторгбанке СССР. Так продолжалось до 1961 года, когда стали бурными темпами развиваться международные отношения, организован «большой» Внешторгбанк СССР, в стране повысились пенсии и многие люди воспользовались своим правом на отдых. Потребовались люди, причем настолько, что брали не обязательно экономистов, главное, чтобы неплохо знали язык. Мой товарищ, учившийся со мной в институте (на год старше) Владимир Дровосеков, пригласил на работу и меня.

Таких, как я, было человек 70. К тому же к Внешторгбанку присоединилось валютное управление Госбанка. Где, кстати, уже работал В. В. Геращенко. Человек очень организованный, что подтверждается тем, что через два года, после того как он пришел в отдел расчетов по экспорту Внешторгбанка, он проводил техническое обучение старших коллег по теме «Как я организую рабочее место». Он был нормальным человеком, иной раз трепался с нами на лестнице, но когда первый раз уезжал на работу за границу — его участок пришлось распределять на двоих.

Зарплата у нас была невысокая — от 80 до 100 рублей. Меньше, чем я получал в БТИ, и значительно ниже, чем я мог получать в некоторых других местах, куда меня приглашали. Но как же было интересно!

В 1956–1958 гг. в мире была введена ограниченная конвертируемость основных валют, посыпалась система расчета по клирингу с развитыми странами (в том числе и СССР), появился рынок евродолларов. На этой основе и на резком скачке в развитии системы связи и информации (хотя пока без компьютеров) произошел взрыв банковских технологий и банковских операций. В СССР происходили существенные реформы в экономике, сильно повлиявшие и на международные отношения. Независимо от зигзагов политики, взгляды «шестидесятников» (не путать с диссидентами) оказывали огромное положительное влияние на развитие страны.

Мы мечтали претворить в жизнь лозунг «догнать и перегнать» Запад, произнесенный тогда Хрущевым. Мы верили в «социализм с человеческим лицом» и были уверены, что от нас зависит, как скоро он будет построен и докажет свою бо'льшую эффективность. Это был дух «шестидесятников»! Коммунизм, на мой взгляд, вообще последняя великая гуманитарная религия. Я до сих пор уверен, что нет более идеалистического произведения, чем «Великий почин» В. И. Ленина. Основной идеей которого было: при отсутствии эксплуатации человек будет работать не на себя, а на общество! Идея была, может быть, неправильной, но никто не может отказать ей в благородстве

Читали мы любую попадавшуюся специальную литературу. Все интенсивно учили языки. Я, изучая испанский язык, через пень-колоду читал и материалы на итальянском языке. До сих пор помню попавшиеся мне в руки материалы Центрального банка Аргентины. Еженедельно проводилось техническая учеба, на которую все ходили. В общем, через два-три года мы были уже достаточно знающими специалистами. Тогда же появилась уверенность в себе, ощущение, что можем что-то придумать сами.

Работал я инспектором в Управлении валютно-кассовых операций (УВКО) в отделе капиталистических стран (к нему относились и развивающиеся страны). В управлении были еще отдел соцстран и отдел валютного плана, позднее преобразованные в самостоятельные управления. Позже из нас выделилось Казначейство (тогда — наблюдение за сроками депозитов и иногда конверсия). Мы работали вместе с Юрием Карнаухом (он занимался валютным планом), Вячеславом Рыжковым, которого мне в середине 1961 года дали для обучения, Юрием Московским, через много лет возглавившим банк, и многими другими.

Надо сказать, что я тогда был ярым сторонником валютной монополии. А в мире один за другим рушились межстрановые клиринги,включая Европейский платежный союз. Соответственно, в нашем банке все больше стали развиваться расчеты в свободно конвертируемых валютах.

Расчеты с капиталистическими странами в условиях «холодной войны» шли сплошь через аккредитивы. Причем подтвержденные за границей, т. е. наш платеж должен был быть гарантирован иностранным банком. Банк был малюсенький, чуть ли не с балансом в миллион долларов — а мы, великая страна, должны были просить его подтвердить наши аккредитивы! Мы стали брать кредиты по импорту, вначале главным образом по линии «Техмашимпорта». Тогда же Внешторгбанк начал не только предоставлять, но и получать депозиты в валюте, покупать и продавать валюту для обеспечения расчетов. Все это было еще примитивно. По каждой валютной операции писалась служебная записка и получалось разрешение у руководства.

Оно и давало нашему управлению задания: приобрести валюту «по наилучшему курсу». Каждое поручение в СКВ (хоть на 1 доллар) наше управление размечало для выполнения по счетам в иностранных банках. Остатки по счетам подавались ежедневно в совершенно секретных ведомостях. Их составляли вручную. Список депозитов велся на машинописной ведомости. Я следил за их сроками и упрашивал сотрудника, отвечающего за корреспондентские отношения с банком-контрагентом, послать телеграмму с просьбой продлить наш депозит по наилучшей, разумеется, ставке или с предложением продлить их депозит. А для них это была просто болячка. Проще оказалось составлять телеграмму самому. Так из лени и произошло отделение депозитных отношений от общих корреспондентских отношений с другими банками. Не думаю, что так было везде или еще где-либо, но могу поручиться, что у нас произошло именно так. Мы тогда вообще не очень ориентировались на установленное или кумиров и позволяли себе многое, что нам казалось правильным, — это тоже был дух «шестидесятников».

На мне лежала также ответственность давать распоряжения о перечислении средств с одного нашего счета на другой. И отсылалось все это в день истечения депозита, осуществления покупки валюты или перевода средств со счета на счет. В условиях отсутствия компьютеров обычный срок для валютных и депозитных сделок (кроме овернайт) был два рабочих дня. Но я это узнал только после приезда Дровосекова с практики в Моснарбанке через год-два после того, как мне поручили эти операции.

Мне же, специалисту, имевшему уже целый год (!) трудового стажа, было поручено контролировать депозитные операции, наблюдать за обеспеченностью расчетов средствами в валютах, совершать конверсии и вести дела с Женевским компенсатором по клиринговым расчетам. Кстати, из-за Женевского компенсатора меня и чуть не выгнали из банка в первый раз. Мы предложили в зачет клирингов клиринговую задолженность Афганистана — между прочим, в полном соответствии с действующим порядком вещей, по предложению торгпредства Афганистана, согласовав вопрос с Министерством внешней торговли. Афганистан и тогда считался плохим плательщиком и был нам должен.

И вдруг, когда к нашему удивлению Женевский компенсатор увидел возможность включить Афганистан в одну из цепочек зачета, на нас пожаловалось… МВТ с подачи Посольства в Афганистане. Дело дошло до зампреда Совмина СССР Анастаса Ивановича Микояна. И он велел «найти и уволить дурака», предложившего сделку. Дураком был, как понимаете, я. Хотя в конце цепочки — то самое МВТ, которое на нас и пожаловалось. К счастью, распоряжение Микояна было только устным, и Свешников «дурака» в обиду не дал. В тот период реформ в атмосфере уважения к Свешникову доверие нам оказывали большое. Неудивительно, что быстро начали появляться результаты.

На том этапе ни о каком-то межбанковском рынке — валютном и депозитном, мы представления не имели. Но вскоре с практики в «Моснарбанке» приехал начальник нашего отдела Владимир Алексеевич Дровосеков и открыл нам «удивительную» истину. Оказывается, можно не составлять стандартные телеграммы с запросами «на наилучших условиях», а пойти и вызвать партнеров по телексу (тогда это была самая быстрая связь), узнать курс нужной валюты — и купить ее! Это было идиотски просто, но для нас тогда — эпохальное открытие! Тогда мы и выделили дилинг в самостоятельное направление, отделив его от корреспондентских отношений.

Первое время сдерживало выезды заграницу, возможно, происхождение — моя мать англичанка, родившаяся в Великобритании. При моем первом выезде — в Гану, личную письменную гарантию, что я не останусь на чужбине, давали наш парторг, зам. начальника валютного управления, сказочная женщина, умница, любимец всего банка Федосья Петровна Евсеева. И начальник УВКО банка Юрий Александрович Иванов. Я об этом узнал значительно позже. Дальше — больше, и в мае 1964 года я впервые увидел совзагранбанк своими глазами.

Это был «Эйробанк». В руководстве банка советские специалисты тогда были на подчиненном положении, существовала полная французская гегемония. Директором его уже был «красный маркиз» Ги де Буассон — высокий красивый человек, вскоре (в 1965 году) возглавивший банк. Говорили, что когда-то он был чемпионом Франции по теннису среди юношей, большим человек в комсомоле Франции. При этом происходил из очень старинного рода, ничем особым, впрочем, себя не проявившего. Хотя предки «маркиза», говорили, принимали участие даже в Крестовых походах.

В 1969 году я выехал за рубеж уже на работу. У этой поездки есть забавная предыстория. В 1967 многие из моих коллег поступили в заочную аспирантуру. Я держался, и жена пилила меня по этому поводу. Сдался и я. В результате на сон у меня стало оставаться не больше четырех часов — остальное отбирала учеба и работа. Тем более тогда же родился сын. Устав от такого режима, я решил уйти в Валютно-экономическое управление (ВЭУ) Госбанка, возглавляемое тогда П. Т. Носко, чтобы там закончить подготовку диссертации. Потом Петр Терентьевич мне жаловался: «Вы не представляете, как Мефодий Наумович на меня кричал, когда я обратился к нему с просьбой о вашем переводе!»

А надо сказать в то время вышло постановление МГК КПСС, запрещающее свободные переходы специалистов без разрешения партийной организации. Я обратился к Свешникову, считавшему меня в какой-то степени своим учеником и любимцем. Его ответ «Не считаю целесообразным!» меня возмутил. Тогда я заявил: «Предупреждаю что я закончу аспирантуру, защищу диссертацию и уйду из банка, так как у Вас нет ставок для кандидатов наук! А если партийная организация запретит — подчинюсь, но буду обжаловать это решение вплоть до ЦК!»

...Ливан было трудно назвать спокойным местом, хотя мы тогда это так не воспринимали. Даже на мое пребывание пришлось несколько периодов комендантского часа, несколько перестрелок, очередная война с Израилем, начало гражданской войны. А позднее — затяжная гражданская война, сирийское вторжение, израильская оккупация. Не везло этой «Швейцарии Ближнего Востока». Приехал в Бейрут я в мае 1969 года. К сентябрю Геращенко смог ввести меня в курс дел и уехал в отпуск (в ноябре я сам рассчитывал поехать в Москву на защиту диссертации). И в этот момент в газетах проходит сообщение, что русские пыталась угнать истребитель «Мираж» ВВС Ливана, но их задержали.

В истинность события мало кто поверил. Одна из швейцарских газет ехидно прокомментировала: зачем русским понадобился самолет старой модели, когда, мы уверены, что они уже имеют рабочие чертежи последних версий. Нас эта история задевала тем, что в ливанской газете фигурировала фотография некоего чека, выписанного на наш банк Пытаемся вместе решить глобальный вопрос всех времен: «Что делать?» В Москве дополнительной информации не имеют, но дают «мудрый» совет — если вам предъявят чек, вы должны его забрать как подложный! Ничего себе! Если кто и предъявит, то это будет жандармерия, как у нее отбирать?! Они же стреляют, а потом… вообще не думают! То, что я говорю далее, — это рассказ наших посольских.

Выясняется, что двух обвиняемых в «угоне» наших сотрудников посольства подстрелили прямо на их квартире — в то время, когда к ним ворвались представители силовых ведомств Ливана, они сидели и мирно выпивали. Ливанцы открыли пальбу, ранили наших сотрудников, одному пуля попала в нервный узел. Но, что весело, другая пуля, отскочив от кафельного пола (обычного в Ливане) попала в жандарма. Хотя у наших соотечественников оружия не было, в ранении жандарма тоже обвинили их — дескать, отстреливались. Потом на них надели наручники и потащили в участок.

И в этот напряженный момент очень решительно сработал наш посол Азимов. Дипломат он был не профессиональный, бывший министр культуры Узбекской ССР, национальный писатель, но очень патриотически настроенный человек. Не получив никаких указаний с большой земли», он сам составил ноту, сам ее вручил местным властям. В ноте он потребовал незамедлительно выдать советских граждан и предупредил, что в противном случае мы оставляем за собой право применить любые необходимые меры для защиты здоровья и жизни наших граждан!

Надо сказать, что в то время всем была памятна операция американской морской пехоты по защите своих граждан, произведенная в 1968 году, а в Средиземном море была наша эскадра. Была созвана пресс-конференция. Когда журналисты узнали, что наших сотрудников постреляли у них на квартире, это вызвало взрыв возмущений. Ливанцы очень испугались, попросили забрать ноту и обещали тут же вернуть ребят. Ноту Азимов не забрал, но обещание ливанцы сдержали. Раненых посольских работников тогда же отправили в Москву.

Дальше история не развивалась, о ней решили побыстрее забыть. Видимо, кто-то из ливанцев решил устроить это в PR-целях, чтобы понравиться американцам, в стране приближались выборы. Но не ожидали столь решительной советской реакции. Кстати, чек нам так и не предъявили, и в достоверности его были большие сомнения.

В Бейруте мы занимались активной банковской деятельностью — много давали кредитов. Активно финансировали внешнеэкономические операции СССР, но особенно соцстран, в первую очередь Югославии, Чехословакии, ГДР. Югославы строили у себя отели (нашим клиентом была фирма «Дженерал-экспорт» из Хорватии), университет в Ливии. Чехи покупали много чечевицы — для своей национальной кухни, меня это не задевало. Но вот то, что они много покупали бананов (а Советский Союз их почти не приобретал), меня обижало — чем мы хуже! Однажды они даже просили ускорить финансирование операций с клиентом из Эквадора, чтобы в их стране не были созданы внутренние сложности изза дефицита этого фрукта! Немцы покупали много кофе.

У Тамбе были очень хорошие связи в деловых кругах страны, поэтому у банка было много клиентов, в связи с этим у нас всегда было много средств. Один из них, палестинец из серьезной торговой семьи, брал у нас постоянно кредиты, одновременно с этим сумму, даже большую, чем брал, держал на депозите и хранил в нашем банке тонну золота. Понастоящему золотой клиент! Объяснял он свое поведение тем, что кредитные деньги он берет на операции его компании, а депозитные — его личные! Путать он их не собирается! А хранит у нас, т. к. считает, что это стопроцентно безопасно.Он проводил интересные сделки — приобретал в одних странах квоты на продажу кофе, в других сами зерна (у стран производителей было ограничение объема продажи, как у нефтедобывающих стран). Таким образом он разрешал проблемы, вызванные неравномерностью урожая.

Кредитовали мы и покупку зерна. Нашими клиентами были зерновые фирмы, в основном французские, предпочитавшие работать через Ливан. Во-первых, они не хотели брать на себя возникающие в Египте риски. А во-вторых, в покупающем зерно Египте проходили государственные тендеры, а ливанцы знали, как их выиграть! Ливанцы все зерно выкупали за наличные, а потом продавали в кредит. Чтобы приобрести товар, за кредитом они приходили к нам. То же было с сахаром. Этим также успешно занимался Тамбе. Немного финансировали мы и Северный Йемен, Турцию. С Иорданией не получалось. В итоге наше отделение было вторыми за Араббанка в Ливане по размеру, но первым по прибыли и первым по размеру международных операций! Причем ни одной операции, связанной с политикой, насколько я знаю, мы не проводили!

Если и финансировали поставку в Ливан наших «Лад», то только потому, что в течение нескольких лет это была очень выгодная операция. Правда, с началом войны этот бизнес накрылся и мы несколько пострадали. Так это форс-мажор. Получали мы свою комиссию, и покупая банкноты. Никакого «плаща и кинжала» при этом не было, не проходили через нас и поставки оружия! Загранбанки чрезвычайно берегли. Существовало решение — банки слишком дорогой товар, чтобы рисковать их именем и лицензией.

Если бы хоть немного проштрафились, нас бы местные власти закрыли моментально. Мы были под лупой, в каждом банке были свои люди. Правда, Тамбе меня однажды «успокоил» — в нашем банке наблюдателей нет, спецслужбам жалко деньги на это тратить, но если кто-то из местных сотрудников что-либо увидит, он тут же донесет — в расчете на премиальные. Выполняли мы и интересные задания: помню, как Внешторгбанк обратился с поручением купить для них «экзотические» банкноты. Мы
рванулись в Цюрих, основной рынок банкнот, хотя сделать это они могли сами. Требуемой валюты не нашли. В Кувейте ее не было тоже. Поговорили в Ливане с менялами — именно они, а не банки, традиционно занимались там обменными операциями.

В этом регионе много приезжающих на хадж паломников, поэтому обменной работы достаточно. Поэтому и условия покупки всегда очень выгодные. Так что собрали необходимое по сусекам, даже, помню, из Сомали, что-то нам доставили. Пришлось нам заниматься и разгребанием старых завалов. В частности, предшественник Геращенко в наследство оставил неудачную сделку. Продали какой-то стране по фиксированной ставке 30 миллионов дойчмарок. В 1969 году в связи отменой золотого стандарта и фиксиро

Как видно из занимаемого нами места среди ливанских банков, дела наши шли превосходно. Мы справили 10-летие отделения и начали для банка и сдачи в аренду строить престижное здание в центре Бейрута по соседству с Банком Ливана. Здание тогда считалось одним из самых красивых в Бейруте, но из-за гражданской войны отделение ни дня там не располагалось. А после закрытия отделения и перевода его операций и части штата на Кипр здание было продано саудовцам с приличной прибылью — слышал, что они тоже не потеряли на нем средств.

Уже когда Геращенко в 1971 году уехал в Москву, председателем Центрального Банка Ливана назначили Ильяса Саркиса. Привыкшие к советской банковской дисциплине, мы однажды в неоднозначной ситуации, когда коллеги из других банков стали довольно разнуздано критиковать председателя, высказали свое «советское» видение: «Не понимаю, кто с кем здесь разговаривает? Нам дает указания Центральный банк, он имеет право давать любые указания! Это его право по закону! А если вы что-то не поняли — спросите!» Саркис был очень культурный, честный человек из крестьян, в сентябре 1976 года он стал Президентом страны в самое тяжелое для нее время.

Одной из самых забавных и необычных историй в этот период была история с урегулированием чилийской задолженности перед СССР. Когда в 1973 году в результате переворота к власти там пришел Пиночет, мы прекратили все отношения с Чили. Так сказать, принципиально в упор их не видели, причем даже по нашим представленным этой стране кредитам. А между тем после периода неплатежеспособности Чили постепенно договорилась со всеми кредиторами, и мы стали у нее, как кость в горле, поскольку они не могли получить статус нормальной платежеспособности, пока не урегулируют всю просроченную задолжность.

И вот от Эйробанка поступает информация, что чилийцы хотят провести переговоры об урегулировании и возврате выданных нами еще правительству Альенде кредитов. С большим трудом удалось уговорить наши власти, что дарить деньги пиночетовцам, только потому, что они — гады, до некоторой степени нелогично. И разрешение было дано, но при условии — никаких контактов наших граждан с кровавыми бандитами!

И вот в Париж едет Ф. П. Евсеева и начинает переговоры: в Эйробанке в одной комнате сидит Федосья Петровна, в другой — чилийцы, а между ними курсируют сотрудники банка — не наши, мы с ними не разговариваем, а французы. По всем возникающим вопросам Евсеева тут же связывается с Москвой по телефону и мы незамедлительно готовим ответы. Соглашение в результате было подписано, если не изменяет память, опять же французами по нашей доверенности, и чилийцы тут же выплатили часть задолженности, соответствовавшую тому, что они погасили другим кредиторам. Остальная часть гасилась в согласованные сроки. Было выполнено и задание руководства страны: удовольствие получить, но невинность сохранить!

...надолго проститься с совзагранбанками не удалось: в мае 1976 году я попал на четыре месяца в комиссию Юрия Александровича Иванова, которая была должна разобраться с проблемами нашего банка в Сингапуре. В группу входили А. Г. Воронин, В. Д. Буденный, Г. А. Титова и я. Оценка убытка была около 350 млн амер. долларов. Геращенко впоследствии удалось снизить эту цифру до 100–150 миллионов.

По некоторым группам кредиторов тогда было принято решение продолжать финансирование. Бывает, что серьезные люди временно попадают в трудное положение. Так Иванов настоял на работе с крупной строительной группой Энг Тен Фонга, и она в результате рассчиталась полностью. Но начнем сначала. Организовывать отделение Моснарбанка в Сингапуре с нуля в 1971 году послали Вячеслава Рыжкова. Именно послали, так как ехать на голое место никто не хотел. С насиженного места в Лондоне Рыжкову тоже явно не хотелось срываться. Американские коллеги порекомендовали ему в качестве местного специалиста китайца Тео, оказавшегося в дальнейшем жуликом.

У китайца были неплохие связи, и банк на первом этапе неплохо развивался. На мой взгляд, они сели на следующем: во-первых, нашли хорошие возможности для финансирования в Гонконге — там были высокие ставки, а Сингапур вначале входил в зону английского фунта, т. е. валютного риска не было. Деньги брались в Лондоне и значительно более выгодно вкладывались в Гонконге. Однако вскоре Сингапур вышел из фунтовой зоны. Начали замещать кредиты в фунтах долларом азиатской денежной единицы (была в Сингапуре такая зона офшорных операций, в отличие от внутренних операций в Сингапуре). Во-вторых, по операциям в Гонконге, Малайзии и Индонезии, банк потерял над ними контроль.

В-третьих, начав успешно работать на бирже, так как местный рынок шел вверх, не оценили риски изменения конъюнктуры. Особенно большие на новых рынках Гонконга и Сингапура. Наконец, они не смогли разобраться с горизонтальными корпорациями, распространенными в Сингапуре, когда одному владельцу принадлежит много разных фирм,
внешне не связанных между собой. Из-за этого цена земли, неоднократно «перепродаваемой» по такой цепочке в рамках одной группы, могла фиктивно увеличиваться в цене в несколько раз, рос кредит под ее обеспечение. Достаточно было кризиса недвижимости, чтобы эта пирамида полетела!

Была такая группа «Мосберт» — она грохнулась первая. Как раз в это время у Рыжкова закончился срок пребывания в Сингапуре, и он возвращался в Москву, где должен был стать зампредом Внешторгбанка. В связи с тем, что сообщения о развивающемся кризисе в Сингапуре появились в западной прессе, Иванов настоял на проверке местного отделения совзагранбанка. Юрия Александровича ча проверять и послали! Я присоединился к группе с опозданием на неделю. Не знаю, был ли Тео жуликом изначально, но, увидев, что банк засел, а серьезного присмотра за ним нет, он пошел на подлоги в целях личной выгоды.

Новые кредиты выдавали фирмам на сумму предыдущего невозвращенного и начисленных процентов. В результате в отчетности значились большие доходы, на самом деле их не было. Разобраться быстро с этим было сложно, как и понять — куда уходили деньги. Я исследовал не только кредитные, но и лицевые счета и слипы («документ с дополнительной информацией, прикрепляемый к проданной ценной бумаге») и мемориальные ордера (в них «указываются наименования бухгалтерских счетов (или их шифра), суммы по каждому счёту, общая сумма, ссылка на оправдательные документы или краткое содержание записи»). Члены комиссии распределили между собой клиентов банка. Мне досталось несколько групп, включая группы Энг Тен Фонга и Эдди Вонга.

В чем, возможно, еще была проблема. Помню, когда я впервые выезжал на работу за рубеж, опытный банкир Андрей Ильич Дубоносов наставлял: «Ни в коем случае не лезьте в конкретные дела! Не лезьте под ноги местного штата!» И это долго было официальной концепцией для наших работников совзагранбанков. Советские специалисты часто ограничивались представлением за рубежом интересов акционеров. Так Рыжков и действовал. Но в Лондоне действительно можно было в конкретные операции не лезть — там все делали англичане. А Восток — дело вообще хитрое.

Бизнес и прибыль росли быстро, кто знал, что рост в значительной степени был дутый. Даже аудиторы это прохлопали! Только позже «Пит Марвик» (Peat Marwick) дал заключение с обнаруженными проблемами. Я тогда вспомнили, что Джон Смит из Моснарбанка, Лондон, специалист с опытом работы в Банке Англии постоянно повторял,
что он вообще не верит Сингапуру. И действительно там пролетело много банков, в том числе первоклассных.

Однако разобраться в ситуации, в которую попал банк, — это было далеко не все! Необходимо было вести тяжелейшие переговоры с аудиторской фирмой, с Денежными Властями Сингапура, игравшими роль центрального банка. Важно было добиться, чтобы они не предпринимали действий по ликвидации банка — что по его состоянию они должны были сделать. Надо было, чтобы они поверили в нашу готовность и волю принять меры по исправлению положения. Задача требовала такта, дипломатичности, иногда и нажима, выпала на долю Ю. А. Иванова и А. Г. Воронина.

На процессе в Москве судья латыш, выступавший, по остроумному замечанию Воронина, в одном лице обвинителем, судьей и секретарем парторганизации, требовал меня квалифицировать действия подсудимого Рыжкова. Я на это ответил, что, как свидетель, должен говорить только о фактах. Однако судья настаивал: «Но вы же коммунист!» Не выдержав, я дал характеристику: «Невыполнение своих обязанностей, которое привело к очень сложным последствиям!» За это ухватился адвокат, потребовавший переквалифицирововать статью обвинения на «халатность». Подводили же под «взяточничество», чего, как мы все были уверены, не было и в помине.

Суд, тем не менее, настаивал на «высшей мере наказания» и вынес соответствующий приговор. В этот момент важно было привлечь внимание к делу Генерального секретаря. Говорили, что Леонид Ильич никогда не утверждал смертной казни, когда приходило прошение о помиловании. Брежнев по-настоящему воевал. И на Малой земле бои были ожесточенные, что бы ни говорили! Смерти он видел много. Алхимов выступил инициатором подготовки прошения от Госбанка. Брежнев, получив документ, якобы сказал: «Ухлопать человека просто! Если нужен — пусть живет!» И за это я Леонида Ильича уважаю, в отличие, например, от Хрущева, в похожей ситуации выступившего инициатором смертных казней.

В 1987 году я вернулся в СССР, в свое родное Валютное управление, а в 1988 году с приходом к руководству Внешэкономбанком СССР (так переименовали Внешторгбанк в ходе сейчас стыдливо вспоминаемой «банковской реформы») Ю. С. Московского стал заместителем, а с 1989 года — первым заместителем председателя банка. Порекомендовал меня В. В. Геращенко. Это был жуткий период судорожных реформ в условиях рвущейся к власти группировки Ельцина. В 1988 году открылся практически свободный выезд за границу. Встал вопрос об обмене валюты. В соцстраны денег меняли много. А права на все валютные операции имел только Внешэкономбанк СССР. Резко увеличился объем работы обменных пунктов.

Но ни увеличения штата, ни дополнительных площадей не было дано. Вскоре разрешили открывать валютные счета и предприятиям — та же история! Так что 50–60 тысяч новых счетов свалились на прежнее число операционисток! Их было 6 или 8, сидели они по-прежнему в одной небольшой комнате.

Я тогда отвечал за внутренние расчеты и социалистические страны и видел этот ужас с массой негодующих людей. И вот однажды в банк пришла телевизионная бригада, снимать передачу об исторических переменах — «освежающем ветре перестройке», как тогда говорили. Я им все подробно рассказал, не утаивая наши трудности, но отметил, что, несмотря на них, дело мы не провалили. При этом в свободной беседе, полагаясь на порядочность людей (а это были журналисты), пожаловался на прессу, называющую всех опытных работников «бюрократами». Более того, сказал, что надо испытывать гордость, когда называют бюрократом, значит, признают специалистом! В результате в эфир вышел репортаж, в котором из всей нашей беседы осталось только то, что создавший множество трудностей советскому народу бюрократ гордится этим званием.

Когда я пробовал жаловаться, мне популярно разъяснили, что это законная трактовка, «авторское видение»! После того случая я дал указание не пускать журналистов, особенно телевизионных, на порог банка.

Потом был путч. И как всегда повезло — Московский уехал в командировку (правда, тут же вернулся). Все иностранцы, знающие подобные трудности по другим странам, ринулись забирать деньги со своих валютных счетов, открытых у нас. Что делать? Я проверил, сколько у нас банкнот и, удостоверившись, что хватит, попросил сообщить иностранцам, что мы увеличиваем часы обслуживания, чтобы удовлетворить их требования. Паника тут же схлынула.

Основной нашей заботой было не допустить остановки платежей по долгу СССР. Этого мы добились, пригодился и бейрутский опыт. Хотя было непросто: например, Бэнкинг Траст, хороший наш корреспондент, где был один из наших основных счетов, заблокировал деньги Внешэкономбанка. Я послал им жесткую телеграмму с требованием немедленно разблокировать их, пригрозив в противном случае обратиться с жалобой в Федеральную резервную систему на то, что банк занимается политикой, и повесить все убытки на них. Не знаю, что повлияло на их быструю реакцию — быстрое окончание событий или телекс, но с извинением счета разблокировали.

Иностранные банкиры неоднократно высоко отзывались о действиях Внешэкономбанка, не прекратившего платежи даже в таких ненормальных условиях. Оценили нас и на Родине: в указе Ельцина нас поименовали в числе «пассивных пособников» путча — видимо, за то, что мы выполняли свои обязанности перед страной.

https://jlm-taurus.livejournal.com/262925.html